БЕСПОМОЩНОСТЬ…

   Натужно скрипя колёсами, поезд медленно причалил к перрону. Сквозь мутные стёкла Васька тщетно силился разглядеть знакомое лицо. И хоть не видел он его уже много лет, но цепкая детская память выхватывала из прошлого знакомые образы. Жара, разлившаяся на ветхой, не крашенной станции, загнала людей под сень одинокого, ободранного дерева, которое лениво покачивало обглоданными жарой ветвями. 

Прибывший состав вызвал заметное оживление среди собравшихся. Разморённые ожиданием таксисты,  заправили промокшие от пота рубахи, натянули дежурные улыбки и кинулись к вагонам расхваливать свои потрёпанные машины. Редкие встречающие, с облегчением разглядев в закопченном окне знакомое лицо, махали рукой и что-то громко кричали сквозь закрытые двери состава. 

   Дежурный по станции, разморённый зноем парень лет тридцати, одетый в серую, промокшую от пота рубаху и красную форменную бескозырку, бесполезно размахивал жёлтым флажком, пытаясь соответствовать моменту. Его уставший взгляд бесцельно блуждал поверх голов, не выражая ничего кроме искреннего презрения к своей работе и прибывшему поезду, который так не кстати потревожил его утренний сон. 

   Васька подхватил сумки и стал медленно спускаться по ступенькам. Наконец он спрыгнул на перрон, поставил вещи и огляделся по сторонам, пытаясь узнать знакомое лицо. Он не видел его 35 лет, но надеялся, что память его не подведёт. Толпа медленно растворялась в утреннем зное и наконец на станции осталось всего несколько таксистов, да усталый смотритель, который облегчённо вздохнув, скатал флажки в трубочку, махнул кому-то рукой и скрылся за дверями своей каморки. 

   Поезд нехотя тронулся, и переваливаясь с боку на бок, медленно растворился среди ржавых вагонов и запаха машинного масла, насквозь пропитавшего станцию. Васька огляделся, взял в руки сумку и направился в сторону станции.  

   На ступенях он не сразу приметил одинокую фигуру, но поравнявшись с ней, шестым чувством понял, что это он.  Старик был не высокого роста. Прожаренное солнцем лицо, светилось добротой, а гордая осанка не исчезла от времени и бед.  Одет он был в холщовые, потрёпанные временем штаны, песочного цвета. На худом теле их держал туго затянутый, видавший виды ремень, неопределённого цвета. Штаны были на несколько размеров больше и болтались на ногах словно два больших мешка.  На себя он надел рубаху серого цвета, заправленную за пояс. Редкие пуговицы были расстёгнуты и сквозь открывшуюся прорезь просвечивало худое, загорелое тело. Рукава были по пижонски закатаны на два оборота, и из под них выглядывали, не по годам крепкие руки. На босых ногах старик носил чёрные, резиновые сланцы, которые с трудом защищали его уставшие ноги от разогретого на солнце асфальта. 

— Здравствуйте дядя Вахтанг, это я — сказал Васька, не зная, с чего начать. Старик повернулся, снял солнечные очки и прищурился  подслеповатыми глазами. 

 — Васька, ты?! Ну наконец-то! А я то думал, что ни за что тебя не узнаю. Слава богу, хоть ты меня признал.  Васька обнял старика и чмокнул его в не бритую, опалённую солнцем щёку.  — Ну пошли. Я там с такси договорился. Каха мой друг.  Обещал помочь.                              

Он натянул на нос очки, и нагнувшись, пошарил рукой, пытаясь взять Васькину сумку.  — Давай я её понесу, а то ты заморился совсем от жары, сказал он, безуспешно пытаясь разглядеть её под ногами. Его лицо светилось, а на потрескавшихся губах блуждала улыбка. Всем своим существом он переживал этот редкий всплеск радости. 

— Пошли, — сказал он, ухватившись за одну ручку, — Там Каха на станции нас ждёт, тут совсем не далеко ехать.  Проходя сквозь редут не занятых  таксистов, старик то и дело кивал кому-то головой, иногда сопровождая это солёной шуткой.                                                                                    

— Каха! Вот ты где! А я тебя повсюду высматриваю! Ну ты чего?! Давай уже грузи! Каха, невысокого роста таксист, с широкой улыбкой и короткими усами, живо подогнал переживший свою молодость Мерседес, и открыв багажник лихо погрузил в него Васькины сумки.  — Тут вроде совсем не далеко ехать, — сказал Васька, усевшись на переднее сидение.  — Где живёт Тамхут все знают. Мы гостям рады! — сказал он, заводя мотор.  Подняв пыль на привокзальной площади, машина понеслась по разбитой улице и миновав памятник, свернула на лево. Через пару минут, затормозив возле заросшего виноградом забора, такси остановилось. — Приехали! — сказал Каха, — Выходим.                                                                                      

   Васька вылез из машины и огляделся по сторонам. Что-то он конечно помнил. Но в смутном прошлом и дом был больше, и улица шире. Перепрыгнув через протекающую перед домом зловонную  канаву, Васька открыл давно не крашенную калитку, и перешагнув через кучу залежалого песка, поднялся по железной лестнице на высокое крыльцо, ведущее на второй этаж дома.  — Ну всё, я поехал, — сказал Каха. —  Мне работать нужно. Но если что звоните. Приеду. Кряхтя и ругая жару, он втиснулся за руль, махнул рукой и  запустив мотор, медленно покатил в сторону площади.                                                                                         

   Крутя головой, Васька тщетно пытался найти место куда бы поставить сумку. Весь балкон был завален всякой старой, не нужной рухлядью. По краям валялись ржавые банки и какие-то сломанные приборы. У самого края стояли пластиковые канистры, приспособленные для рассады. Через весь балкон тянулась длинная верёвка, на которой болталось давно пересохшее бельё. Покачиваясь на ветру, оно словно флаги на корабле, издавало сигнал бедствия. Изогнутые временем перила, были сплошь увиты виноградной лозой, которая грустно свисала, нестрижеными прядями на балкон.  — Давай заходи, чего ты там стоишь, — сказал старик, со скрипом открывая обитую фанерой дверь.                                                                                                                    Он посторонился, пропуская Ваську в дом и отогнав маленькую хромую собачку, закрыл за ним дверь.  — Проходи в комнату, я арбуз принесу, — сказал он и заковылял куда-то вниз.                

   Васька поставил сумку, огляделся по сторонам и онемел от охватившего его ужаса. От того просторного и гостеприимного дома не осталось и следа.  Комната в которой они когда-то жили с родителями, сжалась в размерах и превратилась в жалкую конуру с покосившимися стенами. В углу стоял старый колченогий шифоньер, на котором валялся чемодан, старый маленький телевизор, да пара коробок. Из полуотвалившейся приоткрытой двери, вываливались наспех накиданные вещи. Преломляясь сквозь не мытое окно, дневной свет кое-как касался отсыревших обоев. У стены напротив, стояли две накренившиеся кровати, с отвалившимися спинками. Поверх сетки, валялись голые матрасы и две вывернутые на изнанку подушки.  И только на немытом, дощатом полу плясал одинокий солнечный зайчик, не понятно каким образом проникший в этот мир пыли и теней.               

— Ну вот и арбуз, — прошамкал старик невнятным, глухим голосом.  — Ты там найди нож на кухне, нарежем и перекусим с дороги.                                                                                  

   Васька зажмурил глаза и переступил порог комнаты. Он помнил, как много раз проходил тут, любуясь модной по тем временам стереосистемой. Как подолгу сидел на диване, слушая музыку и перелистывая толстые книги. Помнил, как бабушка, с доброй хитринкой в глазах, нежно гладила его по золотистой головке, что-то приговаривая на непонятном для него языке. Куда? Куда всё это делось? Васька оторопело огляделся по сторонам, не зная, что тут можно сказать.       В комнате царил запах грязи и сырости. Она проникла в каждый угол этого дома, но именно тут ощущалась наиболее отчётливо.  В центре зала стоял видавший виды квадратный стол. Грязь прилипла к нему, навсегда сроднившись с лакированной поверхностью. Вокруг стола стояли четыре стула, которые перестали сопротивляться годам. Кривыми ногами они неуверенно опирались о дощатый пол.  В углу комнаты  доживал свой век, тот самый диван. Время лишило его ножек и цвета, но он упорно не хотел сдаваться.  В противоположном углу комнаты к стене устало прислонился,  давно лишившийся своих стёкол сервант. Подслеповатыми глазами он удивлённо таращился на гостя, не понимая что его сюда могло  занести.  На шкафу стояли три фотографии в потрёпанных рамках. Застывшим взором с них смотрели молодые лица обитателей дома. Они настороженно изучали Ваську, надеясь вспомнить кто же это такой. Два небольших окна, занавешенные выцветшими шторами, совсем не пропускали свет, добавляя свою нотку грусти в этот поблекший мир. Если бы не стоявший на тумбочке ноутбук, то Васька решил бы, что попал в какой-то параллельный мир. В мир где нет радости и веселья, где всё дышит прошлым, где молчаливые тени окутали дом словно кокон.                                                                                                                                                 

— Нашёл? — спросил старик, устало положив руки на стол. — Там на кухне за ручку воткнут, смотри внимательно.                                                                                                                       

— На какой такой кухне? Где она? — удивлённо озираясь по сторонам, подумал Васька.   Он перешагнул порог того, что старик называл кухней и удивлённо посмотрел вокруг. В полупустой, облупившейся комнате, стояла старая стиральная машина с вывороченными внутренностями. Они свисали из под отвалившейся крышки, беспомощно болтаясь на оголённых проводах. Уставившись в  почерневшую от сырости стену единственным глазом, она безразлично взирала на мир.  Рядом с ней стояла тумба, на которой одиноко пристроилась старая двухкомфорочная плита.  Справа от стиралки, прямо к стене была приколочена посеревшая от времени железная раковина, над которой нависало, то что старик называл шкафом. Отвалившиеся дверцы, сиротливо пристроились на прогнившем  под раковиной полу. Ещё надеясь вернуться на своё место, они стоически переносили струящуюся из под раковины воду. Лишённый дверей шкаф накренился под своей тяжестью и грозя сорваться вниз, мрачно зиял пустотой.  Возле выхода пристроился бывший во всех смыслах холодильник. Нижняя, полуоткрытая дверца хлопала на сквозняке, а за верхней скрывался импровизированный инкубатор. Сгнившие доски пола стыдливо прикрылись листами двп, которые были не в состоянии замаскировать зияющие дыры. Вся эта кричащая нищета смешивалась с отвратительным запахом плесени и куриного помёта. 

   Васька вздохнул, поискал глазами шкаф и вытащив из-за ручки нож, принялся с остервенением его чистить под струёй воды. Наконец он придирчиво оценил свои старания, и прихватив старую, эмалированную миску, отправился резать арбуз.            

— Ты надолго приехал? — спросил старик, беззубым ртом пережёвывая сочную мякоть.  — Поживёшь у меня пару неделек, я и простыни купил новые. Старик с надеждой посмотрел на Ваську подслеповатыми глазами. Его глухой голос излучал тепло и надежду. Не дождавшись ответа он вздохнул, и вновь принялся за арбуз.  

— Я пока не знаю, у меня гостиница оплачена, — принялся врать Васька, пытаясь придать голосу ободряющие нотки. — Я бы остался, но не хочу вас беспокоить. Столько хлопот вам доставлю.

 — Да какие там хлопоты, бог с тобой! Давно у меня в гостях никого не было, — он устало вздохнул и перевёл взгляд на фотографию на стене. — Как Зина умерла, так вся жизнь моя остановилась. Раньше бывало вся улица у нас собиралась во дворе. А теперь только куры со мной говорят. Я их знаешь не бью совсем. Они мне как дети. Не могу представить, что кому-то из них голову оттяпаю. Как потом с этим жить, как это есть? Воротит меня от одной только мысли об этом. Кровь не выношу. Столько горя, столько горя, — повторил он уставившись на арбуз.  Васька молча жевал сочную мякоть, не зная, что ответить.                                                       

— А что дети? — спросил он, — Приезжают?         

— Да нет, — не много помолчав, ответил старик. Он собрался с мыслями и грустным голосом продолжил. — Один у меня в Сибири живёт. Приезжал пару раз. Да и то лет десять назад это было. Я хоть с ним каждый день говорю, однако это только картинка. К сердцу не прижмёшь, руками не потрогаешь. А второй в Москве где-то. Не знаю точно, что он делает, только я с ним много лет не говорил.  Он вздохнул, понурил полысевшую голову и как-то вмиг постарел лет на десять.  — Дом совсем разваливается, сам всё видишь, — продолжил он, переведя дух, — А мне уже  много лет. Да и зрение совсем слабое. Я  людей-то не вижу. А уж молоток и подавно не разгляжу. Вот так и живу. Счастлив тем, что в памяти, а что под ногами видеть не хочу.

Васька  сидел, пытаясь молча осознать услышанное. Как же так? Дети есть. Неужто их ничего с отцом не роднит? Неужто они не хотят видеть его, слышать как он говорит? Дышать с ним одним воздухом. Васька этого не мог осознать, это совершенно в его голове не укладывалось.                                                                                                                              

— Ах да! — наконец-то сказал он, пытаясь перевести разговор в иное русло. — Я вам привёз тортик и ещё кое что. В глазах старика мелькнула искорка, которую он тут же прикрыл тёмными очками.  

— Спасибо конечно, но я пока не хочу. Поставь там на стол. Потом поедим.  Васька видел, что старику было приятно, но природная гордость не позволила ему проявить радость. Он встал, отнёс подарок в свою комнату и вернувшись снова сел на свой стул.                                                                                                                                          

— Можно я пойду на улицу? Подышу не много и на сад хочу посмотреть, — сказал Васька, поднимаясь со своего места.                                                                                                          

— Иди, иди, а  я тут пока посижу, отдохну маленько — ответил старик, откинувшись на спинку стула. — Рано ты приехал, — сказал он. — Виноград ещё не созрел, а его тут разного много. Ну да ничего. Вино-то у меня припасено с прошлого урожая. Попьём. Васька согласно кивнул головой, вышел на балкон, облокотился на перила и прижав лоб к холодной трубе застыл в изнеможении. Он не понимал, что его так напугало. Раньше ему никогда не приходилось сталкиваться с такой нищетой и разрухой. Как к этому относиться он не знал. Жалеть нельзя — обидится старик. При всей его беспомощности, он не показывал вида, что ему тяжко. Крепился. Сочувствовать? Только память бередить. А она ему и так  покоя не даёт. Лучше молчать, подумал Васька. Он вздохнул и посмотрел вниз.  Кудахча и важно переваливаясь на откормленных окорочках, куры лениво обследовали свой сад. Да, да! Этот некогда прекрасный и ухоженный уголок Эдема, теперь превратился в куриный рай. Стая разжиревших пернатых бандитов, вытоптала всю траву, превратив огород в свинарник. Но не это поразило Ваську. Он с удивлением обнаружил, что дом медленно уходит вниз. За те годы, что его тут не было, строение осело больше чем на  метр. Там где раньше за большим столом собиралась вся семья, теперь невозможно было пройти не пригнув голову. В комнатах первого этажа поселилась мокрая зловонная жижа, которая словно разлившийся мазут поглотила всё, что там находилось. Как тонущий корабль, дом медленно погружался в пучину времени. Старик, словно капитан тонущего судна, не желал покидать его последним. Он был готов на всё и ни о чём не жалел. Годы отняли у него жену и любимого сына. Крепкое здоровье, испортившись, сделало его болезненным. Притупившееся зрение — полуслепым. Но он возвёл укрепление  внутри себя. Время не смогло его сломить. Пусть ушли друзья и погибли любимые дети — осталось то, что заполнило эту пустоту — добродетель. Она заняла всю его душу, не давая ему тосковать. Он никому не завидовал и никому не желал зла. Он молча жил, даря людям свою чёрствую душу и нажитую годами мудрость. Кто хотел к ней прикоснуться, становились добрее. Кто не хотел — ждали своего часа. Старик ласково ворча, одаривал своей суровой нежностью самых слабых и беззащитных. Стеснённый узкими пределами бедности и одиночества, оставшись в убогом доме, словно загнанный в угол зверь, старик не озлобился. Душа его осталась мудрой, а справедливость непреклонной. Стоя на краю жизни, он не выглядел удручённым. Всё что было — прошло, всё что будет — его не волновало. 

Весёлый щенок, ласково виляя хвостом, теребил  шнурки, пытаясь распутать неподатливые верёвочки. Васька наконец вышел из глубокого раздумья и вымученно улыбнувшись, погладил его по голове. Ободрённый невиданной доселе лаской, пёс с удвоенным рвением принялся заканчивать начатое дело.  Наконец утомившись от бесполезной возни, он с важным видом отправился к себе на коврик и свернувшись клубком, предался обеденному сну. Васька вернулся в комнату, и устало присел на стул.   

— Я хотел попросить вас вызвать такси, номер в гостинице я оплатил ещё вчера. И вам  так лучше будет. Хлопот со мной меньше.                                                                                 

Старик повернул к нему голову и удивлённо на него посмотрел.  — Это зачем это? — спросил он. — Я и простыни купил новые. Неужто не понравилось?          

— Да нет же, — выкручивался Васька. — Деньги пропадут. Их никто не вернёт. Краснея от стыда, он радовался только тому, что старик этого не заметит. Ему было противно, но ничего поделать с собой он не мог. Оставаться в этом доме он не хотел. Наконец старик сдался и вытащил телефон. Натянув на нос очки, он дополнительно вооружился лупой.                                                                                                                     

 — Щас Каху вызову. Вот только телефон найду.  Он принялся неуклюже нажимать кнопки, то и дело ворча то на очки, то на Каху, то на на внучку, которая невесть куда записала нужный телефон. Так продолжалось добрых минут двадцать, и тут Васька понял. Старик делал вид, что не видит, пытаясь оттянуть минуту, когда гость неминуемо уедет. Он так редко  принимал в своём доме людей, что никак не хотел терять эту  мимолётную радость. Наконец поняв, что Васька от своего решения не отступит, он нажал нужную кнопку и гортанным голосом, что-то прокричал в трубку.           

— Щас приедет, — сказал он удручённо. — Ну хоть арбуз-то поешь! — чего сорвался-то.            

— Да я уже два куска съел — хватит», — ответил Васька, передёрнувшись от своего вранья. Они ещё немного поговорили о погоде, о видах на урожай и наконец услышали мотор, остановившейся машины. Каха, кряхтя и что-то бормоча под нос, поднялся по лестнице и открыв дверь остановился на пороге.                                                                                           

— Всё таки решили ехать дальше?, — спросил он, отдышавшись.                                                

— Да, дела у меня, — я и не планировал надолго задерживаться.                                                

— Ну как решите, так и будет. Поехали тогда что ли.  Он взял сумку и спустившись по ступенькам закинул её в багажник. Старик стоял на высоком крыльце и глядя, как Васька нерешительно мнётся не зная что сказать, показал рукой на виноградную лозу и сказал: «Я её назвал в честь твоей мамы. Она такая же гибкая и красивая. Правда урожай от неё раз на раз не угадаешь». Васька зачарованно посмотрел на гибкие ветви и нежно коснулся зелёных листьев.                                               

— Спасибо! — сказал он. — Это лучший подарок, что вы могли мне сделать.  Обнявшись, они молча стояли не зная что тут сказать. Попрощавшись Васька наконец спустился к машине, сел на заднее сиденье и открыл окно. В него тут же проник  смешавшийся с пылью, обжигающий сухой ветер. Он покружил по салону и опустился облачком на горячую пластмассу. Каха уселся за руль, завёл мотор и принялся настраивать радио. 

Васька сидел, задумчиво наблюдая за улицей. Вдруг старик подошёл к окну, протянул в окно сморщенную руку, нежно прикоснулся к его волосам и по его щеке стекла мутная слеза.

— Прости меня» — сказал он дрожащим от волнения голосом. — Прости, что не оправдал твоих надежд. У Васьки от неожиданности перехватило в горле. Он взял его руку и прижавшись к ней щекой почувствовал, как его захлестнула волна нежности и горечи.  Что его пугало? Что заставляло его бежать? Всё вдруг стало ясным и понятным. Всё что делало старика свободным было при нём. Он ничего не боялся потерять, и ничего не стремился получить сверх того, что дала ему судьба. Он был свободен от всего, что держало других. Потеряв близких — он лишился страха смерти. Не нажив состояния — страха бедности.  Если хочешь узнать чего ты стоишь — оставь в сторону деньги, дом, звание. Сам разберись в себе. А пока мы судим о себе, приняв на веру чужое мнение. Беспомощно мечась в кругу своих заблуждений, люди боятся потерять мнимые богатства, не видя перед собой истинного блага.  Не все готовы к такому очищению.  Добродетель это награда припасённая господом не для каждого. Не так важно, чем ты делишься — важно как ты это делаешь. И золотая монета и ласковое слово, если они от чистого сердца, способны изменить многое и цену имеют равную. 

Васька благодарно посмотрел в глаза старику и ещё раз попрощавшись, тихонько тронул Каху за плечо. Мотор заурчал, и машина покатила по пыльной улице. Оглянувшись в окно, Васька с грустью провожал глазами одинокую фигуру старика, который понурив голову, брёл по дороге в противоположную сторону…… 

Июль 2017 года. Поти. (Грузия)